Вентворт Миллер. "Snapshot". Перевод

«Снимок»

https://www.facebook.com/notes/wentworth-miller/snapshot/1692270300985905/ 

4 февраля 2016 г.

Может, ты вышел на улицу купить носки. Зайти в аптеку за лекарствами. Найти торт ко дню рождения друга.

Чем бы ты ни был занят, сейчас, когда ты идешь обратно к своей машине, твои мысли витают где-то далеко. Ты думаешь о следующем деле или о том, что такой-то сказал тебе вчера вечером. О том, как приятно греют лицо солнечные лучи.

Постепенно ты осознаёшь, что за тобой кто-то бежит. Он движется быстро, его подошвы громко стучат по тротуару. ШЛЁП ШЛЁП ШЛЁП. Когда он оказывается ближе, ты напрягаешься, сдерживаешься, чтобы не обернуться, надеясь, что это всего лишь какой-то несущийся сломя голову мальчишка.

Но не тут-то было. И ты это знал.

«Эй, Вентворт!»

И вот он здесь, идёт рядом, на расстоянии меньше метра от тебя. Фотографирует. ЩЁЛК ЩЁЛК ЩЁЛК.

Всё это время он говорит с тобой, пытаясь завлечь тебя в беседу своей нескончаемой болтовнёй. «Как дела, приятель? Снимаешься в чём новом?»

Есть вероятность, что он окажется не один. Второй парень займёт позицию с другой стороны или спереди от тебя, пятясь задом. Тебе придётся замедлить шаг, чтобы не врезаться в него. (Вероятно, это делается намеренно – чтобы провести больше времени рядом с тобой.) Работа второго парня состоит в том, чтобы фиксировать ваше взаимодействие на камеру.

Глядя только вперёд, чувствуя прилив жара к телу, ты вспоминаешь, что припарковался в самом конце улицы. И проклинаешь себя. ЩЁЛК ЩЁЛК ЩЁЛК.

Неожиданно приходится задуматься о многом стразу. Например, как бы не споткнуться. Не уронить пакеты. Не почесать нос так, чтобы на фотографии было похоже, что ты в нём ковыряешься.

Люди смотрят, как вы трое проходите мимо, загромождая тротуар. ЩЁЛК ЩЁЛК ЩЁЛК.

Если после их прибытия ты сохраняешь молчание, предпочитая не ввязываться в неподготовленное интервью (на что ты имеешь право), этот поток слов может скатиться к личному. Может быть, к очень личному. К темам, которые ты не решишься обсуждать даже с самыми близкими и дорогими людьми. Они, улыбаясь, будут вывешивать эти словесные приманки – аппетитные, хотя и раздражающие – прямо перед твоим носом. Потому что они знают, что ты ничего не сможешь им сделать. ЩЁЛК ЩЁЛК ЩЁЛК.

Та часть съёмки, где тебя ловят на крючок / берут на мушку, не предназначена для публичного обнародования. Разумеется. То, что увидит свет, – это твоя реакция. Ругательство, которое ты пробормочешь. Опрометчивый резкий ответ. Если им повезёт – несколько крепких фраз, выражающих ненависть. Если им очень повезёт – то, как ты полезешь на них с кулаками. (Экшн-сцены приносят больше денег. Естественно.) ЩЁЛК ЩЁЛК ЩЁЛК.

Иногда, если диалог не складывается, они предлагают скрыться с твоих глаз. «Скажи только одно словечко, друг, и я от тебя отстану».

В их голосах может звучать сочувствие, когда они делают это.

Великодушно предлагают вернуть тебе что-то (твою приватность, твоё личное пространство, право быть оставленным в покое), что минутой ранее уже и так было твоим.

Искусно ставят тебя в такое положение, что теперь, чтобы заниматься своими делами, ты вынужден просить разрешение на это у незнакомого человека. Они словно делают тебе одолжение. ЩЁЛК ЩЁЛК ЩЁЛК.

Наконец ты рядом со своей машиной. Опять-таки, тут приходится задуматься о многом другом, кроме бегущего по спине пота, гудящей головы, дрожи в руке. Например, как достать ключи от машины. Открыть дверь. Забраться внутрь, не ударившись головой (экшн-сцена!). Пристегнуть ремень. Завести двигатель. Выехать с парковки, ничего не задев. Или никого. Как бы тебе этого, может быть, ни хотелось. О чём они знают. Они, конечно, продолжают улыбаться. ЩЁЛК ЩЁЛК ЩЁЛК.

Потом ты едешь в потоке транспорта, проверяя в зеркале заднего вида кончилось ли это или только начинается. Едешь. Смотришь в зеркало. Едешь. Смотришь в зеркало. Ты едва не врезаешься в машину впереди, потому что концентрация твоего внимания нарушена. Ты делаешь несколько глубоких вдохов, решаешь 20 минут поездить по другим дорогам прежде чем отправляться домой, много раз кружишь по одному и тому же кварталу(-ам), пока не удостоверяешься, что никто не висит у тебя на хвосте. Ты не хочешь, чтобы они узнали, где ты живешь. (Срочная новость: они уже знают.)

Много лет назад я прочитал статью о лос-анджелесских фотоагентствах, за умопомрачительные гонорары снабжающих международные рынки снимками и видеосъёмками. В той статье утверждалось, что, как ни странно (?), многие папарацци – это бывшие заключённые, которых нанимают сразу после освобождения. Эти агентства, как там говорилось, поступают так по двум причинам. Во-первых, это даёт им право на налоговые льготы. Вторая причина – это то, что некоторые из этих людей, предположительно, способны сделать всё что нужно, чтобы заполучить требуемый кадр. Зайти чуть дальше.

(Правда ли это? Я не знаю. Я просто повторяю то, что прочитал.)

Но я точно знаю, что однажды сидел в своей машине, ждал зелёный свет и – незамеченный – наблюдал, как на лос-анджелесской улице группа мужчин с фотоаппаратами преследует какую-то женщину. Если бы она выбрала другую профессию, этим делом заинтересовалась бы полиция. Вместо этого успешную, во всех других отношениях уверенно контролирующую собственную жизнь личность низвели до статуса дичи, а полученные в результате снимки – пока мы осуждаем притеснения, с которыми ежедневно сталкиваются на городских улицах женщины – распространили для нашего удовольствия. Добро пожаловать в Голливуд.

Когда знаменитости пытаются описать, как их фотографируют папарацци, они не стесняются в выражениях, а потом их упрекают в том, что они употребляют не те слова. Я бы назвал это интеллектуальным ограблением. Психологическим нападением. Кто-то, кого ты не знаешь, против твоей воли решил что-то у тебя забрать, и в результате перемена произошла и в тебе самом. В моём случае, судя по опыту, эта перемена может длиться довольно долго. Раньше мне требовалось некоторое время, чтобы успокоиться – отпустить ситуацию – после столкновения с папарацци. Однажды у меня висели на хвосте в течение восьми часов. В ту ночь я не мог заснуть. И в следующую – тоже.

Но ещё хуже может быть косвенный ущерб.

Может, ты ужинал вне дома вместе с другом. Вы платите по счетам, выходите из ресторана, и обнаруживаете, что вас поджидают незнакомцы с фотоаппаратами. ЩЁЛК ЩЁЛК ЩЁЛК. Твой друг не актёр, не имеет отношения к кинобизнесу. Он или она не готовы к встрече со вспышками, с этими звучащими из темноты перед вами голосами. ЩЁЛК ЩЁЛК ЩЁЛК.  Надеюсь, вы успели обменяться объятиями до выхода из ресторана, потому что возможности сделать это сейчас у вас уже не будет. ЩЁЛК ЩЁЛК ЩЁЛК. Вы разделяетесь и идёте к своим машинам. Приятный вечер заканчивается на напряжённой, недоброжелательной ноте...  

Только это ещё не конец. Те снимки нельзя просто так выложить онлайн. Их нужно сопроводить какой-то историей. Поэтому такая история будет придумана. Возможно, с нуля. Что угодно, что сможет гарантированно обеспечить больше всего заходов на эту страницу. Вдобавок её сопроводят цитатами авторства анонимных «источников», присутствовавших на месте событий (также созданных с нуля).

Так как твой друг не должен остаться загадкой (я сейчас предполагаю, как это делается), за ним/ней/ними проследят до его/её машины, запишут её номер, свяжутся с надёжным знакомым (в полицейском участке? в транспортном управлении?) и установят его/её личность. Теперь у него/неё есть имя, которым можно подписать снимки. За одну ночь твой друг становится неким отдалённым подобием знаменитости, насущным хлебом для блогеров и комментаторов, которые начинают нелестно отзываться о его/её внешности. И твой друг, не подумав, обязательно прочтёт всё это, если только ты заранее не предупредишь его/её не делать этого. Друзья и семья твоего друга прочтут это тоже. Когда дело доходит до слёз, естественно чувствовать свою ответственность за них.

Я думаю, что к тому времени, когда люди начинают просматривать эти снимки в Сети или пролистывать газетные страницы с ними, стоя на кассе в магазине, впитавшаяся в эти фотографии энергия, – хищническая, паразитическая – уже рассеялась, и эти фото кажутся достаточно безвредными. Даже полезными. Как возможность встретиться со старым знакомым. «Ой, посмотри – такая-то вынула письма из своего почтового ящика. Молодец. Теперь она может зачеркнуть этот пункт в своём списке дел».

Я слышал, что есть знаменитости, которым очень нравится такое внимание, которые даже специально устраивают такие встречи, заранее предупреждая своих любимых фотографов и сообщая им о своём маршруте на конкретную дату. «Я выйду оттуда-то в час дня. Увидимся на месте».

(Зачем они это делают? Я не знаю. Придётся спросить у них.)

Лично я никогда не понимал, что полезного может принести целенаправленная охота за папарацци. Существует дюжина снимков, на которых я выхожу из одного и того же «Старбакса». Единственное, что на них меняется, – это во что я одет и сколько стаканов кофе я держу в руках. Насколько я знаю, ни одна из этих фотографий не обеспечила мне новую роль и не вызвала скачок рейтингов. Стоит отметить и то, что я не получил ни цента с их продаж.

Если говорить о роли папарацци в придумывании/рассказывании каких-то сказок про личную жизнь – например, о том, что я был гетеросексуалом, в те годы, когда я был «гетеросексуалом», – то, на самом деле, я предпочёл бы вообще не подвергаться никакому вниманию. Находясь в общественном месте, особенно с кем-то, кто был мне небезразличен (в романтическом или ином смысле), я меньше всего бы хотел столкнуться с фотографом.

Можно предположить, что знаменитости, обхаживающие папарацци, задают тон остальным из нас, и, поступая так, лишают нас права жаловаться. Стоит тебе по ошибке поплакаться об этой проблеме публично, в ответ ты, скорее всего, получишь фразу: «Ты сам на это напросился / ты этого заслуживаешь / ты знал, на что шёл».

Ответ «ты этого заслуживаешь» объясняется той же причиной, что лежит в основе любого ответа, чей смысл сводится к «ты этого заслуживаешь». Отсутствием сочувствия. Противоречивые отношения восхваления/обесчеловечивания и зависти/презрения во многом подпитывают значительную часть культуры знаменитостей и наш интерес к ней. Интерес, который заботливо подогревают и эксплуатируют те многочисленные медиаресурсы, чьё существование зависит от него.

(Или нет. Я могу быть неправ. Это всего лишь теория.)       

«Какая разница?» – спрашивали меня. «Не всё ли равно, где тебя снимают, – на выходе из «Старбакса» или на красной дорожке?» Скажу очевидную вещь, но второй из этих вариантов подразумевает добровольность. Это часть работы. Ты красиво одеваешься, позируешь фотографам, рекламируешь продукт. Когда кто-то фотографирует меня на выходе из «Старбакса», не рекламируется никакой продукт. Только удовлетворяется чей-то аппетит.

Когда мы жадно разглядываем сделанные папарацци снимки знаменитостей (или, хуже того, их детей), мы смазываем вращающиеся шестерёнки механизма, с помощью которого у мужчин, женщин и семей без их согласия отнимают и продают принадлежащие им вещи. Предпочитаем ли мы осознавать это – здесь выбор остаётся за нами. Точно так же как и предпочитаем ли мы считать людей, которых преследуют и щёлкают на фотокамеры ради нашего потребления, действительно «людьми», заслуживающими большей приватности и уважения.

Вот что я хочу спросить: если вы тот самый человек, который привык смотреть на фото знаменитостей, и это приносит вам удовольствие, и вы знаете, каким путём и какой ценой делаются эти снимки, и вы считаете себя «поклонником», то чему же именно вы в действительности поклоняетесь?   

Вентворт Миллер. "Inner Is Served". Перевод

«Внутреннее готово»

https://www.facebook.com/notes/wentworth-miller/inner-is-served/1581816405364629/

19 февраля 2015 г.

Мой внутренний ребёнок много играет. Или, может, будет лучше сказать, что ему дают «время для игр». 

От этого я счастлив. 

Мой внутренний ребёнок, как я это себе представляю, воплощает мою способность удивляться. Испытывать волнение. Магически мыслить. Надеяться. Иногда я чувствую себя как ребёнок утром в Рождество. Именно я-ребёнок. Я сам в возрасте 5 лет. И в эти моменты я испытываю радость. 

И, будучи человеком, которому скоро исполнится 45, который знает, почём фунт лиха (или даже целая тонна), я понимаю, что радость – это чувство, которое стоит холить и лелеять. Добиваться его. При любой удобной возможности. 

Но, по правде говоря, мой внутренний ребёнок также может быть и слегка хулиганом. Своевольным. Эгоистичным. Незрелым. 

(В конце концов, ему же всего 5 лет.)

Бывают моменты, когда я чувствую, как его маленькая рука тянется к рулю, пытаясь вывести меня из себя, когда в жизни не всё складывается по-моему. И в такие моменты я аккуратно убираю эту маленькую руку. Мягко, но решительно. Потому что детям не место за рулём. 

Если верить разному, что я читал, вполне объяснимо, почему мой внутренний ребёнок чувствует себя таким живым и не обделённым вниманием. Некоторые научные / духовные теории полагают, что существует только «сейчас», что прошлого и будущего на самом деле нет. Что все те, кем мы когда-либо были, – или будем – находятся в «сейчас». Если можно так выразиться. 

Я не настолько терпелив/умён, чтобы понять большую часть всего этого. Но мне нравится основная мысль. Мне нравится идея о том, что тот «я», каким я был в 5 лет, в какой-то мере/форме/виде всё ещё существует в настоящем времени. 

И если это правда, то возможно ли, что моё будущее «я» или мои будущие «я» тоже присутствуют во мне сейчас? Возможно ли, что где-то внутри меня есть «я» в 50 лет? В 60? В 90? Может ли мой «внутренний старик» быть таким же реальным и доступным, как мой внутренний ребёнок? 

Если это так, то он не привлекает к себе внимания. 

Может, он стесняется журналистов. 

Он точно менее популярен, чем его более юная версия. 

Если я наберу в поисковой строке «Гугла» словосочетание «внутренний ребёнок», то узнаю, что этот запрос делали больше 4 400 000 раз. 

Результатом поиска по запросу «внутренний старик» станет менее 3000 обращений.

Какой-то перекошенный в одну сторону результат. 

Не говоря уж о том, что это несправедливо. Словно мы перекармливаем своих внутренних детей, а наших внутренних стариков оставляем голодать. 

Не думаю, что открою тайну, если скажу, что многие из нас тратят массу времени и денег на преклонение перед алтарём юности в надежде остаться молодыми, чувствовать себя молодыми или, по крайней мере, казаться молодыми. Может, мы и хотим «повзрослеть», но мы не хотим «постареть», страшась того дня, когда нас спишут со счетов как очередных старых пердунов/кляч/склочниц/кошёлок/ведьм. Грымз/ослов/хрычей. Седых голов/болванов/чудаков. Древностей. Ископаемых.  

Указанный страх вполне понятен, ведь мы живём в эпоху, когда представителей старшего поколения зачастую показывают нам как личностей, заслуживающих насмешек или подозрения, существующих лишь для того, чтобы бунтовать против них или в открытую свергать их с трона. Зря тратящих наше время/силы/ресурсы. Скучных зануд. Портящих веселье. 

И кто знает? Может быть, что-то из этого даже обоснованно. 

Напротив, представителей молодого поколения фетишизируют, им подражают, их облагораживают. Им активно угождают. Особенно рекламисты. Несомненно – Голливуд. Можно даже предположить, что Голливуд идёт ещё дальше, переворачивая с ног на голову естественный порядок, постоянно лишая «стариков» любого знания, которым они могли бы поделиться, и насильно запихивая его в уста младенцев. На больших и малых экранах мудрецы детского и подросткового возраста обучают незадачливых, впавших в детство родителей/тёть/дядей всему на свете – начиная с советов, как вести себя на свиданиях тем, кто только что развёлся, и закачивая консультациями по выбору лекарства от экзистенциального страха. 

Не мне судить действительно ли дети – это те самые источники выстраданной мудрости, в чём так стремится убедить нас Голливуд. Похоже, мир просто кишит малолетними мистиками, способными заткнуть за пояс самого царя Соломона. 

Но могу точно сказать, что когда мне надо принять взрослое решение, можно твёрдо рассчитывать на то, что мой внутренний ребёнок даст мне восхитительно неполезный совет. Обычно это что-то в духе: «Иди, съешь печенье». 

«Что бы сказал мой внутренний ребёнок?» – не этот вопрос я задаю себе, переживая сложные времена. 

Я задаю себе вопрос: «Что бы сказал мой внутренний старик?» Всё чаще и чаще. 

Если бы я родился в другое время / в другом месте, вероятно, мне было бы легче ответить на него. В том (возможно, полностью воображаемом) времени/месте я бы рос в тесно сплочённой родовой общине, где юных действительно воспитывала бы вся деревня. И тогда однажды, когда я стал бы достаточно взрослым, меня бы инициировали; старейшины пригласили бы меня прийти и сесть с ними у костра и слушать Мудрость Веков. С благоговением и уважением я занял бы своё место, склонился бы ближе к пламени, чтобы согреться, и к старейшинам, чтобы учиться, впитывая столько, сколько бы смог, уже предвкушая тот день, когда я сам тоже стану старейшиной, когда я буду одеваться в шкуры и носить с собой посох, и Мудрость Веков уже будет моей, и я смогу передать её следующему поколению…

Но у меня – настоящего меня – не было инициации. Не было шкур, не было посоха. Не было Мудрости Веков. 

Это кажется мне досадным упущением. 

В отсутствие этих (возможно, полностью воображаемых) старейшин племени мне пришлось прокладывать свой путь в одиночку. Создавать свою собственную модель взрослости. С неоднозначными результатами.

Перенесёмся во время, когда мне уже 40 лет, а я всё ещё чувствую себя каким-то мальчиком-мужчиной, и однажды в канун Нового года решаю в ближайшие 12 месяцев хранить свои кроссовки в шкафу и доставать их только если иду в спортзал. Я надеялся, что, надевая каждый день туфли (и это в Лос-Анджелесе, где мужчины носят шлёпанцы в рестораны и кеды на деловые переговоры), я буду ходить больше как взрослый и, соответственно, чувствовать себя больше как ощущает себя взрослый человек. 

И это сработало. До некоторой степени. 

Но это было лишь жалким подобием более формализованного обряда посвящения, который состоялся бы / должен был состояться многими годами ранее, задолго до того, как начали седеть мои волосы, обозначая наступление среднего возраста и той зрелости/серьёзности, которая сопровождает его. Но она так и не пришла. До сих пор. 

Я признаю, что всё ещё жду, когда же даст о себе знать эта зрелость/серьёзность. И, может быть, мне придётся подождать дольше. 

А пока что я решил начать заранее. 

Я принялся развивать в себе своего внутреннего старика. 

Рисовать в воображении, кто он. Какой он. Во что он верит. Что для него свято. Что нет. 

Как я это себе представляю, мой внутренний старик – многое переживший, умудрённый опытом – гордится морщинами на своём лице, пигментными пятнами, свидетельствующими о времени, прожитом под солнцем. Он видел всякое. Прекрасно умеет находить сокровища в темноте. Достаточно взросл, чтобы знать, о ком и о чём следует волноваться (и о ком и о чём не следует). Достаточно мудр, чтобы принять и понять всю гамму оттенков серого, расставшийся с детской убеждённостью в том, что мир и всё в нём должно быть покрашено исключительно в чёрное и белое. Достаточно опытен, чтобы понимать что то, какие туфли носит человек, менее важно, чем то, какой человек носит их. 

Общение с моим внутренним стариком помогает снять с него покров таинственности. Говоря «него», я подразумеваю себя. Себя старше. Себя в старости. Оно даёт мне возможность заглянуть вперёд. Даже с нетерпением ждать этого времени. 

Сегодня, когда я еду по жизненной дороге, я представляю себе, что на пассажирском месте рядом со мной сидит мой внутренний старик, который иногда перехватывает у меня руль, а на заднем сиденье, уютно укутанный в тёплый плед, дремлет заслуженным сном мой внутренний ребёнок. 

В своём чудесном эссе «Внутренний ребёнок, внутренний старик» Адэр Лара описывает свою внутреннюю старушку как какое-то «спокойное, умиротворяющее присутствие кого-то рядом, мудро напоминающее [ей] о том, что большинство вещей преходящи». 

Я тоже зову на помощь своего внутреннего старика, когда мне нужен совет в трудные времена. И пусть у него, может быть, не всегда находится для меня много (или вообще хоть сколько-то) слов, касающихся моих конкретных проблем, он действительно напоминает мне, что и раньше я не раз сталкивался со сложностями, которые казались концом света. И поглядите! Конец света не наступил. 

Но если/когда эти трудные времена оказываются особенно трудными, я могу представлять себе, как он гладит меня по голове, успокаивает меня. Утешает меня. Как делал когда-то мой дед. 

А потом говорит мне: «Иди, съешь печенье».