Thursday, March 30, 2017

Вентворт Миллер. Active Minds National Conference 2016 - Remarks. Перевод



Речь на национальной конференции организации «Активные умы» (2016)

10 ноября 2016 г.


[Текст, который я подготовил, представлен ниже. В день конференции он немного изменился. Как это обычно и случается. – В. М.]


Большое вам спасибо. Это честь для меня. И привилегия. Быть здесь.

Я хочу поблагодарить Элисон и всех остальных в «Активных умах», кто вложил так много труда в то, чтобы это событие состоялось. Спасибо, что дали мне возможность выступить здесь сегодня. Спасибо, что пригласили меня принять участие в вашей конференции, вашей деятельности по организации сообщества и ваших планах на будущее.

Вы делаете здесь очень важное дело. Я радуюсь, зная, что в нашем мире существуют «Активные умы». В университетах и за их пределами. Распространяющие информацию. Спасающие жизни.

И меняющие культуру.

Давно, в 1990-м году, когда я только начал учиться в колледже, «Активных умов» ещё не существовало. Если честно, не думаю, что кто-то тогда признавал – или допускал – что в этом была необходимость.

Когда я начал учиться в колледже, никто не говорил: «Эй, просить о помощи – это нормально. “Мы будем по-новому говорить о психическом здоровье”».

Они говорили вот что: «Вы теперь в числе самых лучших и умнейших».

И я слышал в этих словах вызов. Я слышал в них угрозу.

Подтекст этой фразы звучал для меня так: если ты лучший и умнейший, то тебе не нужна помощь. А если ты в ней нуждаешься, то тогда ты, возможно, не соответствуешь этим определениям.

Я помню, что меня это очень испугало. Кого бы я ни встречал осенью на первом курсе... Все, кажется, уже всё для себя выяснили. Все, кажется, точно знали, кто они. Точно знали, чего они хотят.

«О, я всегда знал, что буду врачом... или юристом... или врачом и юристом...»

Я слушал такие разговоры и думал: «Ого. А я даже не знаю, хочу ли я завтра вставать с кровати. Я даже не знаю, хочу ли я быть здесь. Ну, то есть, на этом свете».

И с этим ощущением я жил уже долго.

Депрессия началась у меня в детстве. Я не знаю, была ли она обусловлена моим окружением, химическими или наследственными причинами... Каким бы ни был её корень, её не распознали. И не лечили. Когда мне было 15 лет, я предпринял очень незаметную, но очень реальную попытку свести счёты с жизнью. О которой я никому не рассказал. А потом, через несколько лет я отправился учиться в колледж. Всё ещё в депрессии. Всё ещё борясь с нею. Безо всякой системы поддержки на месте. Собираясь лицом к лицу встретиться с целым рядом новых и пугающих испытаний.

Соседи по комнате в общежитии. Экзамены  в середине года. Письменные работы. Экзамены в конце года. Летние стажировки. Выпивка. Свидания. Общение. Вопросы о собственной идентичности. Вопросы о собственной сексуальности. Вопросы о будущем. И пугающая перспектива, что со всем этим придётся как-то разбираться... ещё целых четыре года. 

Очень скоро я почувствовал, что не справляюсь. Что я не готов. Полностью сбит с толку.

Я начал ходить к психологу-консультанту – бесплатно, на час в неделю, в студенческую поликлинику. Потому что тогда было доступно только это. Если и существовали какие-то другие ресурсы – группы поддержки, «равное консультирование» – если они и были, то я не знал о них.

И, если честно, я и не хотел спрашивать.

Я не хотел, чтобы кто-то обнаружил, что на самом деле происходит со мной. Я не хотел, чтобы кто-то обнаружил, кто я есть на самом деле. Или кем я себя считал. Сломленным. Ущербным. Не из числа лучших. Не из числа умнейших. Не заслуживающим всех этих блестящих возможностей.

Лучше просто... сидеть тихо. Просто как-то жить дальше. С болью. И в молчании.

И однажды ночью весной на первом курсе я зашёл так далеко, как было возможно.

После этой попытки снова была боль. Снова было молчание.

В университете предприняли официальные меры, чтобы обеспечить мою безопасность, чтобы я продолжил учёбу. За что я был благодарен. Несколько друзей очень вежливо, очень неловко задали мне вопросы о том, что случилось. Потом бросили спрашивать. За что я тоже был благодарен.

Потому что я не хотел  говорить об этом. Я был смущён. Я был унижен. Словно все до единой негативные мысли о себе, которые у меня были... я только что доказал, что все они справедливы. Перед зрителями.

Стыд был настоящим. И отравляющим.

Как и стигма.

Чрез два дня после этой попытки близкий мне человек, чьим мнением я дорожил, сказал: «Теперь мне придётся любить тебя меньше. Чтобы обезопасить себя».

И я подумал: «Ясно. Я понимаю. Вполне справедливо. Это то, чего я заслуживаю».

Эти слова преследовали меня. Заставляли меня молчать. Вплоть до окончания учёбы. И после него.

«Теперь мне придётся любить тебя меньше».

Почти через 20 лет эти слова стали первой репликой диалога в первой сцене самого первого фильма, сценарий к которому я написал*.

Этот сценарий купили. По нему сняли фильм. И так началась моя писательская карьера.

И во многом именно тогда я и начал говорить свою правду. Делиться своей историей с другими. Тренироваться выносить то, что внутри меня, – вину, стыд, страх, ярость, горе, радость – наружу.

В форме выдуманных историй. Конечно.

Вначале, чтобы говорить от своего лица, мне нужны были вымышленные персонажи. Совсем как тогда, когда я играл роли как актёр. Потому что я боялся. Потому что рассказывать о своей правде – для меня это было ново.

Но это было хорошее начало. Это была хорошая практика.

Сейчас прошло 5 лет. Я больше не пишу сценарии. Сегодня я пишу о своей жизни. Своих мыслях. Своём опыте. И делюсь всеми этими историями онлайн. На публичной площадке. Где их читают тысячи не знакомых мне людей.

Сегодня я стою перед аудиториями и говорю за себя. О себе. От своего лица. И это требует тренировки. До сих пор.

Скажу вам кое-что ещё. Эта работа... а это действительно работа... хорошая работа... требует огромной веры. Веры в то, что я говорю. Веры в то, что я имею право это говорить. Веры в то, что кто-то где-то слушает это. И они точно знают, о чём я говорю. Потому что они тоже прошли через это.

Делая выбор прийти сюда и рассказать свою историю, делая выбор быть здесь – то есть, на этом свете – я верю, что я помогаю кому-то где-то рассказать их историю. И, может быть, добавить к ней несколько новых глав.

Я верю, что приношу пользу другим. И себе. Потому что сейчас я знаю, что когда я рискую показаться «недостойным любви», – именно так я проявляю любовь. Когда я рискую показаться «сломленным» – именно так я обретаю целостность. Делиться своей историей – это спасает – это спасло – жизнь. Мне.

И это страшно. До сих пор.

Потому что когда бы я ни делал это, когда бы я ни писал или ни говорил о тех вещах, о которых в более юном возрасте я так долго и так упорно молчал... Когда бы я ни находил в себе мужество сказать: «Да. Я тоже»... Я словно открываю дверь и в одиночку захожу в совершенно тёмную комнату... Внутри мрак... и мне приходится наощупь искать дорогу... и я боюсь... Потом я нахожу выключатель... и включаю свет... и вижу, что я не один... Вокруг меня целый зал людей.

Нас так много. Здесь. И снаружи.

Мне сообщили, что скоро «Активным умам» исполняется 15 лет… И я хотел бы очень сильно заранее сказать вам спасибо. Потому что вы протянули руку помощи многим студентам. Достучались до многих студентов... Заставили их понять, что проблемы есть у всех... у всех из нас... Что иногда встать утром с кровати достойно такой же похвалы и такого же одобрения, как отличные отметки в табеле…

Многие молодые люди теперь знают, что могут переживать трудности, и падать, и просить о помощи, и быть лучшими и умнейшими... Что одно не исключает другое.

Одно помогает другому...  

Это благородный труд. Это время и энергия, потраченные с пользой.

Это трогает меня. Вдохновляет меня. Я благодарен вам за то, что могу быть частью этого дела.

И я с нетерпением жду, что же будет дальше. Спасибо.  



Вентворт Миллер. Second HRC Speech (Draft). Перевод



Вторая речь для «Кампании за права человека» (черновик)

16 июля 2015 г.


В 2014-м году меня пригласили выступить на втором мероприятии, организованном «Кампанией за права человека». К сожалению, мой график не позволил мне это сделать, но я понял это только после того, как уже начал набрасывать то, что собирался сказать. Ниже представлен предварительный вариант речи, которую я мог бы произнести в тот вечер. – В. М. 



«Зачем парни-геи всегда озираются по сторонам?»

Однажды один человек спросил меня об этом. 

Я ответил: «Что ты имеешь в виду?» Он сказал: «Ну, знаешь, в баре, у банкомата, в церкви по воскресеньям… Такое чувство, что вы, парни, всегда озираетесь по сторонам. Осматриваете помещение. Будто думаете: «Эй, кто тут у нас? Есть кто симпатичный?» Что это вообще такое?»

Этот вопрос показался мне обидным. Этот стереотип – не внушающим доверия.

Я никогда не был тем парнем, который всегда озирается по сторонам. И, знаете, я точно не был таким парнем 5 минут назад. Кхм-кхм. 

Нет, если говорить совсем серьёзно, быть честным – я замечал это в своём поведении. Когда я захожу в помещение, я быстро осматриваюсь. Это автоматизм. Прочно укоренившаяся привычка. Где бы я ни был, я действительно озираюсь по сторонам. Но, думаю, я – и, возможно, другие тоже – делаю это не для того, чтобы выяснить, кто тут симпатичный. Или не только для этого.

Я думаю, причина здесь в другом. 

Я думаю, что делаю это потому, что мне надо видеть, кто вокруг. Кто проходит мимо. Кто стоит за тем углом. Кто стоит у меня за спиной. Кто похож на меня. Кто нет. 

И я спросил себя – когда это началось? Когда у меня появилась эта привычка… назовём её «наблюдением»? 

Возможно, когда я впервые понял, что не все помещения безопасны. 

Все, кто сейчас находятся здесь, бывали в таких помещениях, где не чувствовалось безопасности. Может быть, это было ещё тогда давно, когда. Когда вы были детьми. В школьном классе. Или дома, в своей спальне недалеко от комнаты ваших родителей. Может быть, это было сегодня, прямо сейчас, на работе в офисе. 

Так живут многие из нас. Переходя из помещения в помещение. Озираясь по сторонам. Пытаясь понять, безопасно оно или нет. 

И это выматывает. Разве нет. Какая-то часть тебя. Всегда начеку. Готова к опасности. Возможной угрозе. «Кто здесь? Что они имели в виду? Какой подтекст в их словах? Могу ли я расслабиться? Хотя бы на секунду?» 

Раньше у меня была такая теория… если я заходил в магазин и подходил к прилавку, и парень на кассе спрашивал: «Чем я могу вам помочь?», но не смотрел на меня и мне в глаза, то тогда он, вероятно, не был геем. Потому что это роскошь. Разве нет. Не чувствовать необходимости посмотреть, с кем ты разговариваешь. Полагать, что ты в безопасности. 

В моей школе была прекрасная традиция – осенью каждый класс придумывал и ставил мюзикл, и классы соревновались друг с другом. Это было очень весёлое занятие, участвовали в нём многие, и в предпоследний школьный год мне досталась главная мужская роль. Мы потратили несколько недель на подготовку. Все жутко нервничали и волновались. Это было важное событие. Было ощущение, что это важное событие. 

А за пару дней до конкурса проводилась генеральная репетиция. Именно тогда можно было увидеть, что в этом году придумали другие классы. С чем предстоит состязаться. 

И во время генеральной репетиции было принято подтрунивать над другими классами. Отпускать шуточки и откалывать номера – по большей части, заранее спланированные, – об их декорациях или костюмах или ещё о чём-то. Просто чтобы выпустить пар после всей этой напряжённой работы. 

Смеяться над людьми принято не было. Выделять кого-то и насмехаться над ними. 

И вот мы – наш предвыпускной школьный класс – показываем своё представление, и я немножко пою и немножко танцую, и спектакль идёт как по маслу. Мы очень гордимся своей работой. Я горжусь нашей работой. Потом мы все спускаемся в зрительный зал и садимся смотреть одно из других представлений. И где-то в его середине на сцену выходит кто-то из школьников и изображает. Меня. 

И это… какая-то пантомима. Какая-то пародия на «гейскость». 

Она заняла несколько секунд. Но, по ощущениям, продлилась дольше. 

В то время я ещё сижу глубоко в «шкафу». Фанатично храню свою тайну. Но вдруг кто-то словно включил большой неоновый указатель, похожий на стрелу, и направляет его прямо на то, о чём я не хочу, чтобы кто-то думал, что я не хочу, чтобы кто-то замечал. В том числе и  я сам. 

Тот вечер был давно. Прошло больше двух десятилетий. Но я до сих пор помню затопившую меня с ног до макушки горяче-тошнотворную волну стыда, унижения и страха. Помню, как сидел в этом помещении вместе с двумя сотнями людей, с которыми встречался каждый день. Друзья. Учителя. Все, кого я знал. Все они своими глазами видели, как воплотился в реальность этот личный кошмар. 

Надо отдать должное той аудитории – когда это случилось, в зале раздалось неодобрительное гудение. 

Но и смех раздался тоже.  

Не знаю как, но я просидел на своём месте до конца представления. А когда оно закончилось, я покинул аудиторию, ушёл в дальний коридор в глубине школы и дал волю чувствам. Я просто разрыдался. 

Потом я подумал: «Надо отсюда уходить». Но уже наступил поздний вечер, и все боковые выходы закрыты. Поэтому мне приходится уходить через главный выход в центре здания, а снаружи – целая толпа. И когда я пробираюсь сквозь неё, они видят, что я расстроен. Я не мог это скрыть. И от этого меня тоже захлестывал стыд. Оттого, что я кажусь уязвимым перед сверстниками. 

Надо отдать должное этой школе: на следующий день – а ведь это было в конце 80-х, когда подобная деликатность и понимание встречались, вероятно, ещё не столь часто, – на следующий день завуч собрал вместе меня и тех школьников, которые имели к этому отношение. 

Они извинились. Я принял извинения. 

Они говорили искренне. И я тоже. 

Тем не менее, когда весной того года у моей семьи возникла возможность переехать в другой штат, когда мои родители подошли ко мне и спросили: «Что если ты перейдёшь в другую школу – не возражаешь? Но тогда тебе придётся провести последний учебный год вдали от всех твоих друзей, от всех, с кем ты учился вместе последние три года», я сказал: «Нет». Я сказал: «Не возражаю. Давайте уедем». И мы уехали. 

Мы всегда – все из нас – ищем помещения, которые кажутся безопасными. 

Это помещение кажется безопасным. Но, думаю, мы можем согласиться, что это до сих пор исключение из правил. Мы сейчас дышим воздухом, который встречается редко. Для миллионов мужчин, женщин и детей такое помещение – это фантастика. Они не знают, что значит сидеть за этими столами.  Когда нет необходимости озираться по сторонам. Гадать, кто вокруг тебя. 

Это помещение построено «Кампанией за права человека». Заботливо и осознанно организовав его техническое оснащение и энергообеспечение, «КПЧ» создали это пространство, чтобы сегодня мы могли наслаждаться здесь общением друг с другом. Поддержкой. Безопасностью. Они делают это также и за пределами этого помещения. Строят пространства, в которых безопасно. Одно за другим. В домах и школах, в ресторанах и на рабочих местах. В правительственных залах. 

И это требует времени. Сил. Упорства. Ресурсов. Это требует щедрости и желания отдавать. Безопасные пространства не появляются случайно. Их строят. Такие люди, как вы. Находящиеся в таких помещениях, как это. Для того чтобы кому-то ещё, находящемуся где-то в другом месте, не пришлось сидеть там вечно. 

От его имени – от имени самого себя – я говорю вам: «Спасибо».  
     
_____


Senate Fails to Pass Critical Protections for LGBT Youth” («Сенат не принял важный законопроект о защите ЛГБТ-подростков»)




“Congress had a big chance to protect LGBTQ students from discrimination. It didn't.” («У Конгресса был шанс защитить ЛГБТК-учащихся от дискриминации. Они этого не сделали») 



Few School Districts Have Anti-Bullying Policies Protecting LGBT Students («Далеко не во всех школьных округах проводится политика защиты ЛГБТ-учащихся от буллинга»)